Этoй встрeчи зaключeнныe ждут цeлый гoд. Фoтo из личнoгo aрxивa.
Кирилл Мaркoвский, клирик xрaмa святитeля Никoлaя Мирликийскoгo в Бирюлeвe, пoмoщник нaчaльникa ФСИН Рoссии пo гoрoду Мoсквe, кaждый oтпуск прoвoдит в кoлoнияx для oсуждeнныx к пoжизнeннoму лишeнию свoбoды.
— Вaшa нoвaя книгa «Нeбo нa днe» вoбрaлa в сeбя уникaльный oпыт oбщeния с тeми, ктo пoстaвил сeбя внe oбщeствa: жeстoкими убийцaми, бaндитaми, кoтoрыe oтняли нe oдну жизнь. Сoглaснo сoциoлoгичeским oпрoсaм, нaшe нaсeлeниe рaтуeт зa вoзврaщeниe смeртнoй кaзни…
— Тaкaя рeaкция людeй пoнятнa, пoтoму чтo рeчь идeт o стрaшныx прeступлeнияx. Мoя книгa нe o нeвинныx людяx, xoтя тaм я видeл и тaкиx. Eсть oчeнь сoмнитeльныe пригoвoры. В Рoссии, кaк и в другиx стрaнax, встрeчaются судeбныe oшибки. Oбычнaя ситуaция: выпивaли в кoмпaнии, прoизoшeл кaкoй-тo кoнфликт. Чeлoвeк приxoдит в сeбя: вoкруг нeгo нeскoлькo убитыx, и oтвeчaть eму. Eсть и вooбщe нeвинoвныe люди. Иx, пo нeoфициaльнoй стaтистикe, oкoлo oднoгo прoцeнтa.
Цeркoвь выступaeт прoтив смeртнoй кaзни, прeждe всeгo пoтoму, чтo дaжe сaмыe стрaшныe прeступники всe рaвнo oстaются людьми. Цeркoвь прoявляeт зaбoту oб иx душe — дает им время на покаяние.
Я знаю осужденных, которые были приговорены к смертной казни еще в 90-е годы. Не один год жили они в ожидании приведения приговора в исполнение. Некоторых увезли буквально за день до объявления моратория на смертную казнь. Один мой знакомый провел в ожидании казни несколько лет и там, в камере смертников, обратился к Богу. Он говорил мне, что, ожидая смерти, больше всего переживал, что у него уже нет времени на покаяние. Ведь покаяние — это не просто раскаяние, а изменение жизни. И когда вступил в силу мораторий, многие узники восприняли это как чудо Божье, понимая, что это Господь дает им еще время. И я по своему 15-летнему опыту общения с ними могу сказать: люди меняются. Господь преображает их души…
— Дело в том, что бандитов и убийц многие не считают за людей…
— Пока ты с ним не будешь общаться один на один, пока ты ему в глаза не посмотришь, пока не увидишь его страдания, ты можешь говорить, что это не человек. Но те, кто с ними работает, не только священнослужители, но и сотрудники колоний, психологи, инспекторы, медперсонал и т.д., — они считают их за людей.
В ИК-18, в поселке Харп, отбывает наказание известный маньяк Пичушкин, с которым, кстати говоря, никто из осужденных не хочет сидеть в одной камере. Я спросил у сотрудника колонии: что он думает об этом человеке? На это он спокойно ответил, коротко и без ненависти: «Это просто больной человек».
Очень часто осуждение преступников прекращается тогда, когда кто-то из близких оказывается там, и тогда ты пытаешься взглянуть на мир глазами этого человека. Если бы у меня с рождения было такое же внутреннее устроение, воспитание, окружение, обстоятельства, я бы непременно стал таким же преступником.
— Из тех, кто однозначно за смертную казнь, мало кто готов лично спустить курок…
— Приговор выносится от лица общества, и если вновь будет производиться смертная казнь — все в какой-то мере будут к ней причастны. Особенно те, кто будет это одобрять. Можно не сомневаться и в том, что СМИ будет очень подробно освещать все связанные с этим моменты. Кроме того, потребуются люди, которые станут эти приговоры приводить в исполнение. И их будет немало. После своей работы как они будут возвращаться домой, к своим семьям и детям? Ведь даже воину, который на войне совершил убийство, защищая свою страну, церковные каноны рекомендуют до трех лет воздерживаться от причастия. Не потому, что он совершил грех убийства, но по причине его внутреннего состояния.
Осужденные, которые ожидали исполнения приговора, рассказывали мне, что раньше все было гораздо жестче. Как только преступника приговаривали к смертной казни, он попадал в коридор ИМН (исключительная мера наказания), где ему сразу давали понять, что он уже не человек. Могли избить на этапе и в колонии. Когда же смертникам даровали жизнь, ситуация заметно стала меняться в сторону человеческого отношения. Некоторые, впрочем, считают, что это не связано с отменой смертной казни, просто вообще время было другое. Но, может быть, оно потому и было другое, что смертная казнь существовала?..
Я даже не касаюсь вопроса возможности судебных ошибок, которые потом, после казни человека, невозможно будет исправить…
— Помните свое первое впечатление от поездки в колонию?
— Это была ИК-18, которую называют «Полярной совой». Я, конечно, был готов ко многому, и меня нисколько не удивил режим содержания осужденных. Поразило другое. Я вдруг почувствовал, насколько Господь близок ко мне там, в этих, казалось бы, нечеловеческих условиях. Может быть, это звучит несколько странно, но именно там, посещая осужденных, я испытал особенно сильные переживания.
Иногда задаю себе вопрос: для чего я еду к ним? Да, изначально я лишь хотел исполнить заповедь Христа о посещении находящихся в темнице. Но потом я понял, что такие поездки нужны не только осужденным, но и мне самому.
Когда я общался с этими людьми (я приезжал к тем, с кем вел духовную переписку), смотрел им в глаза, держал их за руки, многие плакали. И я, и узники чувствовали, что Господь с нами. Многие из них ждут нашей встречи почти целый год и долго помнят о ней. Некоторые признавались, что наше общение в течение 20–30 минут было самым светлым событием их жизни, потому что в их прошлом не было ничего хорошего.
— Много ли верующих среди пожизненно заключенных?
— Господь близок к страдающему человеку. Потому не удивительно, что большинство пожизненников в Бога верят. Но они не живут духовной жизнью, и все их молитвы сводятся лишь к просьбам об освобождении. Это вполне понятно. Они постоянно помышляют о том, как им добиться пересмотра дела и изменения приговора. Пишут жалобы, получают отказы, снова пишут… Дела пересматриваются крайне неохотно. Но есть среди пожизненников такие, которых я бы назвал подвижниками высокой жизни. Они живут общением с Богом, много молятся, изучают Священное Писание и напряженно ищут истину. Их, конечно, немного, но они есть.
— А вы встречали заключенных, которые молят Бога о смерти?
— Я знаю одного человека, который очень надеялся на условно-досрочное освобождение (УДО), которое теоретически возможно после отбытия 25 лет. Он, отсидев 26 лет, подал документы, но ему отказали. При встрече он признался мне, что молится Господу об одном: чтобы Он остановил его сердце.
Полярная сова — символ колонии для «пожизненников». Фото из личного архива.
А вообще, когда был введен мораторий, многие узники стали говорить: «Лучше бы нас расстреляли!» Хотя раньше, когда ожидали смертной казни, были готовы на что угодно, лишь бы им сохранили жизнь. Пока никто из пожизнненников не вышел на свободу.
— Вы пишете, что слово «суицид» там из разряда обиходных.
— Практически каждый осужденный об этом думал, во всяком случае, первое время после приговора. Некоторые живут с этой мыслью, все время помышляя о том, как им уйти из жизни. Несмотря на стремление администрации не допустить суицидов, такие случаи продолжают иметь место. Бывает, что даже те, кто считал себя верующим, совершает непоправимое. Жизнь в колониях особого режима очень напряженная. Она вовсе не подобна болоту, в котором люди, как роботы, монотонно живут по распорядку. Человек там живет на грани терпения, а потому и случаются срывы. Однажды на встречу со мной вывели одного осужденного атлетического телосложения. Когда мы с ним остались одни, он вдруг заплакал, как ребенок, сжимая мою руку и говоря: «Батюшка, я больше не могу!..»
Конечно, не всегда это было решение свести счеты с жизнью, иногда такая попытка — лишь способ обратить на себя внимание администрации.
— Наверное, тяжелее всего тем, кто сидит без вины.
— Возможно. Но почти никто из них совершенно невинным себя не считает. Например, одного осужденного обвинили в убийстве четырех подростков. Это было громкое дело. Человек привел убийц в квартиру. Договоренность была об ограблении, но спящим подросткам перерезали горло. Как-то он сказал мне: «Да, я их не убивал, у меня и в мыслях такого не было! Но я все равно считаю себя виновным в их смерти. Ведь это я привел убийц…»
— Наверное, есть среди осужденных крайне озлобленные?
— Да, мне рассказывали об этих несчастных. Они постоянно нецензурно выражаются, все проклинают и даже, бывает, богохульствуют. Очевидно, что у этих людей уже имеются психические нарушения. Находиться с ними в одной камере — великое испытание. Но таких не так много.
— Один человек вам сказал: «Убийство другого человека подобно взрыву, который непременно, рано или поздно, но достигает тебя самого!»
— Это действительно так. В мире действуют не только физические законы, но и духовные, которые всегда и неизменно работают. Если человек совершает зло, последствиями его непременно будут беды и скорби. И иначе просто не может быть. Самый заурядный пример: мечтая о хорошей и яркой жизни, человек шел на преступление. Итогом оказывалась тюрьма. Но даже если человек и избежит суда земного, это не значит, что страдания минуют его. Это касается и сей жизни, и той, что начинается за ее порогом.
— Общаясь с этими людьми, вы поняли, почему они совершили столько зла?
— Человек совершает зло по двум причинам: либо потому, что не считает это злом, т.е. считает это для себя благом, либо потому, что не в силах победить в себе стремление это зло совершить. Никоим образом не оправдывая преступников, скажу лишь, что страсти (употреблю это слово из православной аскетики) у некоторых из них были столь сильны, что они приходили в себя лишь после того, как совершали преступление.
— Родственники жертв…
— Это самая болезненная тема. Говорить об этом всегда тяжело. В большинстве своем пожизненники принесли людям много горя. И глубина этого горя ведома только им — потерпевшим. Однако я убежден, что есть среди них те, кто очень желает совершить великий подвиг прощения, к которому призывает человека Бог, обещая за это великие блага. И я знаю людей, которые этот подвиг совершили.
— В вашей книге меня потрясла история о женщине, которая в колонии для пожизненно заключенных разыскала убийцу своего отца, чтобы ему помочь.
— Да, такие случаи бывают. Но прежде всего мне вспоминается великая княгиня Елизавета Федоровна. Она не только простила террориста Ивана Каляева — убийцу своего мужа, но и лично посетила его в тюрьме. Есть у меня и знакомый священнослужитель, у которого убили отца. Однажды я спросил его: простил ли он убийцу? «Давно простил, — ответил он. — У него жизнь вся изломана, он вышел из заключения совершенно больной. Однако я не могу сказать, что исполнил заповедь Христа о любви к врагам».
Вообще русский народ в этом отношении уникален. Отношение к осужденным всегда было сердобольное. В них прежде всего видели страдающих людей. Было неважно, что они совершили, важно, что они страдают и нуждаются в утешении. Известны и случаи во время Великой Отечественной войны. Русские женщины давали еду немцам — убийцам их детей! Но сейчас иное время. Любая публикация о пожизненниках вызывает, как правило, такого рода комментарии: «нелюди, мрази, расстрелять» и т.п.
— Чтобы нести такое служение, как у вас, надо иметь к этому призвание!
— Когда я учился в Свято-Тихоновском православном институте, на одном из семинаров преподаватель с миссионерского факультета принесла целый мешок писем из тюрем и колоний. Я взял одно письмо, которое оказалось от пожизненно заключенного.
Помню, я размышлял: стоит ли мне начинать это дело? Тот мир был мне совершенно незнаком, никто из моих родных и друзей там не бывал. И был, конечно, некоторый страх перед этими людьми. Но, с другой стороны, я чувствовал, что в общении с ними обрету для себя что-то очень важное.
Через некоторое время мне написали два сокамерника того узника, с которым я начал вести переписку. Потом — еще и еще. Мне стали помогать люди, у которых я вел занятия в приходской воскресной школе. Так образовалась группа помощи осужденным.
Сейчас нам ежемесячно приходит около 90 писем из всех российских колоний особого режима. Для осужденных общение очень важно. Они радуются даже небольшой весточке, красивой открыточке на Пасху и Рождество. Ее будут рассматривать и перечитывать множество раз.
Один осужденный как-то сказал мне: «В тюрьме не страшно тем, кто ее знает. Есть настоящий страх, что ты никому не нужен в этом мире». Большинство пожизненников совершенно одиноки, от них отказались родные. Некоторым не пишут и не помогают даже матери. Религиозные организации — последняя надежда узников. Верующие люди помогают им материально и поддерживают духовно.
— Наверное, есть и материальные просьбы от заключенных: прислать лекарства, мыло, какие-то продукты?
— Да, практически в каждом письме есть просьба о материальной помощи. Очень многие осужденные месяцами не могут себе позволить утешение попить нормального чаю с печеньем или конфеткой. Но в первую очередь мы рассматриваем просьбы о лекарствах, поскольку их осужденным надо приобретать за свой счет. Медицинская помощь там самая минимальная. На операцию вывезти больного осужденного — целое дело. Но медицинские работники делают все возможное, чтобы помочь узникам.
— ИК-18 находится в Ямало-Ненецком округе, за Полярным кругом. Климат там очень тяжелый. С октября по февраль средняя температура держится на уровне минус 40 градусов…
— Мне, честно говоря, не очень понятно, зачем в Заполярье устраивать такую колонию. Ведь там суровый климат, нехватка кислорода, а потому обостряются все болезни. Летом выключают отопление, а днем на улице температура может не превышать 6–8 градусов тепла. Недавно осужденный мне написал, что у них там снежок пошел…
— Как выглядит камера для пожизненных?
— Небольшое помещение, в котором проживают от двух до четырех осужденных. Окно и дверь в камеру отгорожены решетками. Днем сидеть на спальном месте не разрешается. Только на лавочке или на полу. Лавочка узкая, на ней иногда помещаются только два человека. Некоторые заключенные много времени проводят стоя. Помню, как-то один осужденный часто просил меня прислать ему тапочки, поскольку они у него стаптываются. Только потом я понял, почему это происходит.
фото: Ева Меркачева
Первое, что делают ПЛС, когда открываются двери их камеры, поворачиваются лицом к окну.
Раз в день заключенных выводят на прогулку в небольшие дворики-ячейки, покрытые сверху решеткой. Небо, таким образом, они могут наблюдать только сквозь прутья. Кто-то ходит по периметру, кто-то разминается, а кто-то годами не выходит на прогулку.
Некоторые листают альбомы с фотографиями родных. Это называется «сходить домой»…
— Удается ли вам говорить с заключенным один на один?
— В последнее время — да, при наличии средств видеонаблюдения. До 2017 года осужденных всегда водили согнувшимися, даже если у кого-то больная спина, и обязательно в наручниках. Для беседы с сотрудником, психологом или священником их выводят в специальное помещение, в углу которого установлена клетка, называемая «стаканом». Клетка, вместимостью на одного человека, закрывается, и с осужденного снимаются наручники. Сейчас выводят без наручников — только руки за спиной, за исключением тех, кто склонен к побегу или нападению.
В одной колонии не хватало сотрудников, чтобы вывести осужденного. Тогда открывали дверь камеры, и я подходил к камерной решетке. Пока я беседовал с осужденным, прочие стояли спиной, в «исходном положении», с поднятыми руками и обращенными к нам ладонями. Единственное неудобство — сотрудник стоял рядом и слушал, о чем мы говорили. Говоря с осужденным о духовных вопросах, я сразу обратил внимание, как напряженно слушали меня другие узники. Была просто звенящая тишина. Они ловили каждое слово.
— Верующим разрешают иконку держать в камере?
— Пока только размером 10 на 10 см, бумажные и ламинированные. Их можно поставить на стол на время молитвы, а потом надо убрать. Крестик разрешается только деревянный. Количество книг ограничено тремя, остальные положено сдавать «на вещи». Оттуда получить их назад довольно проблематично.
— Среди осужденных много талантливых людей. В вашей книге много их рисунков и стихов.
— Есть прекрасный художник-график. Не так давно он занял первое место на конкурсе среди осужденных и в награду получил огромный, в полстола, пирог с картошкой. Он был просто счастлив. Сейчас осужденным разрешили иметь в камере цветные карандаши. Это большая радость для тех, кто занимается рисованием. Один узник вяжет детские носочки и варежки. Многие желают принести хоть какую-то пользу людям.
— Бывало, когда кто-то терял веру, отчаявшись выйти на волю?
— Пожалуй, лишь однажды один осужденный попросил меня больше не приезжать к нему. Мы переписывались с ним некоторое время, и, когда я его посетил, он неожиданно сказал мне, что разочаровался в православии. На мой вопрос, в чем именно разочаровался, он мне так и не ответил.
— Можно ли их через 25 лет выпускать на волю? Такие сроки ломают психику.
— Я ни о ком не буду говорить конкретно и ни за кого не буду ручаться, поскольку допускаю вероятность того, что даже люди, считающие себя верующими, могут вернуться к прежнему. Мне известен осужденный, который получил 15 лет за убийство. Отбывая наказание, он уверовал в Бога, во всяком случае, считал себя верующим. Даже ходил в храм и причащался. После освобождения (он отсидел все 15 лет), буквально через 3–4 дня, он совершил убийство двух случайных знакомых, с которыми вместе выпивал. И только когда он получил пожизненный срок, серьезно задумался о своих взаимоотношениях с Богом. Но не все было у него просто. Одно время он так отчаялся, что стал всерьез задумываться о самоубийстве. Случайно его письмо попало к одной нашей прихожанке, которая решила ему написать. После этого в его жизни все изменилось. Сейчас он пишет мне почти каждые две недели письма исключительно духовного содержания. Думаю, жить ему осталось не так долго, поскольку он тяжело болен.
И все-таки я убежден, что те изменения, которые произошли в душах по-настоящему уверовавших людей, — необратимые. Без духовной жизни рано или поздно начинается угасание — физическое и умственное. И, напротив, люди глубокой веры сохраняют ясный ум и через 25 лет заключения. Я знаком с такими осужденными. Один из них — Вячеслав Шараевский, бывший прокурор, приговоренный к смертной казни и отсидевший уже более 26 лет. Режиссер Ирина Васильева сняла о нем документальный фильм «Брат твой Каин». Это человек с ясным умом и тонкой душой.
Известный священник Глеб Каледа, общавшийся со смертниками, говорил: «Приговаривают к смерти одного человека, а расстреливают другого. Только имя остается прежним».
